Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
Матерью она за эти годы привыкла считать Толкун-Бабу, хотя уже знала: по человеческому счету та приходится ей прабабкой.
Но Карислава приходила к Перунову камню всего три дня назад. Выглядела она немного смущенной, то и дело принималась смеяться, но Яре казалось, что за смехом та пытается скрыть досаду.
– Отец Будимку из дому прогнал! – созналась она наконец, когда Яра уж слишком к ней пристала. – Выдумал, будто… ой, не могу… – она опять засмеялась и закрыла рот рукой.
– Да что? – теребила ее Яра.
– И что ему на ум взошло… выдумал, будто Будимка глаза пялит…
– Куда?
– Что это ты, говорит, с матери глаз не сводишь…
– С чьей? – не поняла Яра. – С бабы Жданы?
– С меня! Не тебе, говорит, на мачеху слюни пускать, когда она тебе по крови та же мать родная…
– Зачем слюни пускать? – Яра ничего не понимала.
– Женить тебя рано, отец говорит, так ты уж себя помни, а не то зашлю тебя в лес к волколакам еще года на три, вовсе домой показывать не велю, ни летом, ни зимой!
– Куда Будимке жениться! – изумилась Яра. – Он ведь дитя еще!
– Не такое уж дитя. Тебя на год моложе. Иных женят в его годы – и он бы справился, пожалуй! Меня уже ростом выше.
Своего единственного родного брата Яра не видела все эти семь лет. Тому, что ему потребуется знать, он обучался у деда Лукомы. В памяти сестры сохранился расплывчатый облик кудрявого мальчика; мысль о том, что он может жениться или пылать к кому-то похотью, казалось нелепой, но раз Карислава говорит… Божечки, да ведь ему пятнадцатый год!
– И что он?
– Ушел к лесным. Разобиделся, – Карислава опять засмеялась. – Ну и к лучшему. Пусть опомнится.
– Так он что… взабыль… – Яра смутилась и растерялась.
– Я-то баловать не дам, я не из тех мачех, что от старого мужа на его сынка молодого зарятся! – строго сказала Карислава и приосанилась.
– Да разве ж я на тебя подумаю такую глупость, душенька моя! – Яра кинулась ее обнимать. – Я же тебя пуще света белого люблю!
И подумала: так, наверное, и Будимка любит Кариславу пуще света белого, он ведь не раз в месяц ее видит, а в одном доме с ней живет. Хотя ведь сестра матери – по крови та же мать.
Но сколь ни нелепым это было, Яра не удивилась. Отстранившись, она любовалась Кариславой: в начале третьего десятка лет красота ее находилась в самом расцвете. Румяное лицо, прямые и широкие русые брови, чуть толстоватый крупный нос, зато какие яркие губы, а на них всегда улыбка горит, будто пламя, и сверкают белые ровные зубы – только взглянешь, и хочется засмеяться от радости. Кариславу любили все – она будто притягивала к себе и ласковым обращением, и всегдашней веселостью, а главное, тайной силой вежества. Яра надеялась, что и сама будет привлекать к себе сердца, когда вернется в белый свет. Ведь перед тем как прийти в Невидье, Карислава прожила там те же семь лет. Бедный Будимка, должно быть, сам не понял, как в его сыновнюю любовь проникли нечистые помыслы. Ведь Карислава лишь белым женским платом отличается от девицы-красы из сказок, ради которой за тридевять земель ходят.
Вспомнив этот разговор, Яра усмехнулась и подумала: может, еще новости будут. Но сегодня на поляне было пусто. Только камень лежал, будто тот самый клубок, к которому привела тропка-нить. Яра бывала здесь каждый день и всегда приближалась к камню со странным чувством: будто здесь завершается не вся тропа-нить, а лишь ее ближний кончик. Десятая или сотая часть длины. А сама тропка ныряет под камень и уводит дальше – через иное бытие. И каждый раз ей казалось, что стоит сделать еще шаг – и она увидит этот новый путь, в сто раз длиннее прежнего. Под иным, низко нависшим вечно темным небом, где лишь сонный месяц гуляет днем, а омраченное солнце – ночью.
С метелкой из ветвей еловца в руке, Яра подошла, оглядывая камень и часть поляны перед ним. Не раз она видела здесь змей, черных и серых, с ломаным узором на спине, напоминающим Перунову молнию. Они прятались под самый камень, но Яра их не боялась. Карислава верно сказала ей семь лет назад: для знающего человека страха нет. Эти змеи хранили родовую душу хотимиричей. Каждое утро, от дня возрождения Перуна, когда змеи выходят из своих глубоких пещер, и до осени Яра приносила две чистые глиняные плошки, наливала в них свежего молока и ставила под камень. Каждое утро она ощущала, что держит в руках жизнь и счастье тысяч людей, и оттого сама себе казалась сильной, как земля, но легкой и прозрачной, как ветер.
Но сегодня на палой прошлогодней листве, среди тонких стрелок травы и зеленых клочков мха, ничто не шевелилось. Яра приблизилась к камню, взглянула на оставленный кем-то круглый сыр в ветошке – вчера утром его не было, видно, после кто-то приходил. И замерла.
Вся обширная серая поверхность камня была усеяна каплями воды. Камень будто плакал.
Яру охватил жар. В ушах зашумело, в глазах потемнело. Но она все смотрела, пытаясь убедиться, что ей не мерещится, и не решаясь прикоснуться к холодной, шероховатой серой шкуре священного камня.
И чем дольше Яра смотрела на камень, тем более темными казались эти капли. Не светлыми, как роса, а красными, как кровь.
* * *
Марушкам в белый свет не дозволялось выходить без большой нужды, и Толкун-Баба передавала людям вести через прислужниц-чернавок. В Хотимирль от нее пришла Костра – худощавая бойкая женщина средних лет.
– Весть тревожную прислала тебе, княже, матушка наша, – сказала она, поклонившись Благожиту. – Утром нынешним заплакал Перунов камень горькими слезами, кровавыми. Худые времена роду Хотимирову слезы его возвещают.
– Какие это худые времена? – опешил Благожит.
– Или смерть чью безвременную, наглую, неурожай, скотины мор… или войну, может, – объявила Костра.
Чернавки привыкли исполнять должность вестниц, и иные из них находили радость в передаче дурных вестей, будто мстя белому свету за то, что сами в нем не прижились.
– Дайте божечки тому, кто зло на нас мыслит, чтоб его свело и скрутило! – Благожит горестно всплеснул руками. – А у нас еще овес не сеян! Чтоб тому злыдню ручки скрутило как крючки, а ножки как кочережки! Кабы ему со света белого сгинуть! Кабы его Перун молнией треснул! Чтоб его буря забурила! Чтоб его тьма затемнила!
Собравшиеся при виде серой вестовщицы родичи подхватили за ним:
– Чтоб тех злыдней огонь взял! Чтоб давило задавило! – со всех сторон слышалось бормотание.
Встревоженные Хотимировы внуки отводили душу, давая себе время опомниться, чтобы осмыслить новость. Костра, в серой сорочке из грубого льна, в серой свите, с серым платом на голове, стояла молча, похожая на тень среди живых, ярких родовичей.
– Что сказала Толкун-Баба: нужно жертвы принести, чтобы беду отвадить? – спросила Карислава. – От посевов, от скотины, от людей!
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
